У замечательной хайфской художницы Яэль Балабан одновременно проходят две выставки: «Рисунок атакует» (“Drawing Attack”) в галерее кибуца Кабри в Верхней Галилее (куратор Дрора Декель) и «Страсть ризомы» (“The Passion of the Rhizome”) в галерее Центра Игаля Алона в кибуце Гиносар на Кинерете (куратор Нава Харель-Шошани).
Яэль Балабан не рисует в общепринятом смысле – карандашом на бумаге. Она вяжет свои рисунки: так, как вывязывают узоры крючком. Плетет шаль не из пряжи, а фломастером на картоне, украшая не ткань цветами и бусинами, а картины - пружинами, карандашами, проволокой. Предметами, на первый взгляд, не имеющим отношения к рисунку, превращающими нежные женские узоры в «Рисованную атаку» амазонок, «Страсть ризомы» в паутину рутины.
Все это – слова современного языка искусства, на котором Яэль Балабан говорит со своими зрителями, сознательно перейдя к неологизмам после многих лет увлечения классическим рисунком, морскими пейзажами «под Айвазовского», после того, как нашла саму себя в рисованном мире.
Яэль сама придумала-вывязала себе творческое пространство – реальное измерение оно обрело в центре художников «Пирамида» в Хайфе и в тель-авивской галерее Шая Арье. Виртуальное – в электронной галерее walla.
Художественная жизнь в Хайфе, по словам Яэль, меняется – хотя бы потому, что художникам предоставляют мастерские. Но и идеалы меняются – судьба Яэль тому подтверждение.
Детство: Москва, родители – музыканты, единственная дочка в семье. Снег – в непогоду классическая литература осваивается многотомными собраниями сочинений. Учеба в музыкальной школе, французский, математика, увлечение живописью. В 1972 году семья репатриируется в Израиль (отпустили во время визита Никсона).
Юность: учеба в интернате для детей репатриантов в Хадасим («После рафинированной Москвы меня покорил другой образ жизни»). Там Яэль увлекается лепкой и керамикой – работает в керамической мастерской, понимая, что такое магия глины материала. Ее работы хорошо продаются. После службы в армии она решает поступать в академию «Бецалель», но семья требует приобрести практичную специальность. Яэль одновременно приняли в «Бецалель» и на факультет компьютерных наук Тель-Авивского университета, где она и проучилась с удовольствием три года, получила первую степень, до сих пор обожает математику и иногда, удовольствия ради, играет на фондовой бирже по математическим законам.
Становление: увлечение иудаизмом, учеба в Институте Меира в Иерусалиме, в Открытом университете, религиозный образ жизни. Яэль вышла замуж за репатрианта из Англии, переехала в Ацмону (одно из разрушенных поселений Гуш-Катифа). Там у них родилось шестеро детей, она открыла ателье по производству декоративных украшений для дома.
Затем: неожиданная болезнь, попытка понять, а что же останется после... Другая семья, переезд в Хайфу, еще четверо детей и убеждение, что надо вернуться к живописи.
- Как это произошло?
- На берегу моря. У меня была возможность брать уроки живописи только по утрам – пока дети были в школе. И я пошла в кружок пенсионеров: мы сидели на берегу моря и рисовали волны. И «мои» пенсионеры убедили меня обратиться в Хайфский Дом художника – в «Бейт-Оманим». В результате там состоялись пять моих «морских» выставок.
А началось все, когда мне было 30 лет. Я неожиданно заболела и задумалась над тем, а что же останется после меня, что будут помнить мои дети? Я была скрыта под множеством оболочек – физических и ментальных – под слоями одежды, платками, условностями. Именно с вопроса «а кто я такая» и началось возвращение к живописи. После «морских» выставок я стала рисовать женские фигуры на картонах, сделала выставку «Картомания» и неожиданно после нее решила, что просто обязана изучать современное искусство. Поступила сначала в колледж искусств «Бейт–Берл», где получила первую степень, изучая скульптуру, а потом, в 2008 году, закончила и «Бецалель», получив там вторую степень.
- А как вас туда приняли? Мать 10 детей, далеко не студенческого возраста.
- Я приехала в «Бейт-Берл», нашла Яира Гарбуза - ректора колледжа и, взяв его за руку, привела к своей машине. Машина была набита картонами и рисунками – Гарбуз посмотрел на них через стекло и сказал «Принята! И сразу на второй курс!». За время учебы в «Бейт-Берл» у меня прошло еще 5 выставок.
- Насколько я знаю, не в последнюю очередь, благодаря Номи Шалев.
- Номи – очень известная личность в израильском искусстве, художница, куратор, работавшая одно время в музее «Яд ва-Шем» в Иерусалиме. Когда мы с ней познакомились у нее была галерея в Дизенгоф-Центре. Именно она помогла мне понять, что же такое современное искусство – искусство говорить со зрителями на современном понятном им языке. Но строй этого языка в первую очередь зависит от меня. Благодаря Номи Шалев я поняла, что искусство – это в первую очередь поиск языка выражения. Я прекрасно рисовала море, но быть еще одним маринистом не хотела. Тогда я начала искать «свое» в истории нашей репатриации, в истории семьи.
- На каком языке вы обратились к зрителям?
- На языке новых форм, новых материалов, иной подачи. Незадолго до встречи с Номи, мой отец передал мне справку о реабилитации моего деда, расстрелянного в 1938 году. Просил сберечь как семейную реликвию и что-то с этим сделать. И вот с помощью Номи Шалев я из этой справки сделала персональную выставку: в Дизенгоф-Центре проходят тысячи людей, но вряд ли им было интересно то, как я рисую. И я решила показать не свое умение, а свое отношение: сделать из этой бумажки с лаконичным текстом и с огромной размашистой подписью чиновника экспонат. Ужасная по сути своей справка и красивая витиеватая подпись. Я увеличила эту подпись в тысячи раз, сделала ее трехмерной, придумала особую технику объемного изображения. С этой подписи началась моя карьера – на нее и сопроводительный текст обратило внимание множество людей. Потом из этой подписи я сделала уже 3-метровую скульптуру в «Бейт-Берл», поместив рядом крохотную справку и ее перевод на иврит. Эта трехмерная композиция экспонировалась на выставке «Оманут ха-арец» на тель-авивской электростанции «Ридинг», и там я поняла, что такое сила современного искусства, почувствовала, что его возможности безграничны, какое-то потрясающее отношение к искусству, отсутствие иерархии.
- Вы резко ушли от традиционных форм живописи. Что еще заставило вас искать иной путь, прекратить попытки стать, как вы сами уже говорили, «вторым Айвазовским»?
- Думаю, что я просто чувствительна к окружающим, ищу язык общения. Красиво рисовать недостаточно – искусство должно способствовать прямому контакту между душами. Важно не только сказать, но и быть услышанной. К тому же, я деятельный человек, мне необходимо все время что-то делать, что-то искать. Если просто размышлять – получится чисто философская работа. Художник должен все время что-то делать руками, менять материалы. Работа с материалом должна стать рутиной - но творческой.
- Мир изменился – потому вы используете на выставках в Кабри и в Гиносаре неконвенциональные материалы, едва ли не строительные - мезонит, металлические обрезки, пружины? Но ухитрились сплести из них нежное кружево, тонкие женские сети, играя со светом и тенью.
- Я осознано выбираю материалы новые и не натуральные, подходящие под мои идеи. Для «подписи» я использовала полиуретан – пластик, который раздулся, как спесь чиновника. Потом я делала скульптуры из надутых шин – как чиновники, которые невероятны раздуты от собственного чванства. Из пенопласта резала скульптурные пародии на мрамор – но грустные пародии-воспоминания о детстве. Работы на выставках “Drawing Attack” и “The Passion of the Rhizome” сделаны фломастером на мезоните – сорте фанеры, которую используют для задних стенок шкафов.
- Время романтизма закончилось?
- Мне было важно подчеркнуть, что это материал, который обычно никто не видит. Это нечто, «вынутое из шкафа». Тайное, ставшее явным. Это и провокация, и желание удивить, показать нечто свое.
- Матрасные пружины, которые оказываются струнами от виолончели, женские пляшущие фигуры, вовлеченные в безумный хоровод, рыбацкая сеть, изящная как бельгийские кружевные воротнички, сплетенные фломастером в генеалогическое древо, пропитанный эротикой корень мандрагоры или может бесконечная групповая фотография... Какие ассоциации ваши плетенья вызывают у вас самой?
- Это очень женские работы. И это выход из рутины. А еще здесь можно увидеть птицы, боль, отношения между людьми в паре и между группами. Женщины ведут себя на моих картинах иначе, чем мужчины. Ранее, в той же технике, я создала ряд работ с мужскими фигурами...
- Живописные работы на вашей выставке ощутимо трехмерны, скульптурны. Напоминают архитектурные многоэтажные построения.
- Рисунки на листе бумаге – это для эскизов, прикидки. Настоящая работа требует лепки, скульптурного подхода, Может такие объемные многослойные работы – отголоски моей незабытой любви к математике, четкости построения матриц, геометрических форм.
- Как пришла тема – пляшущие женщины? И техника – мелкие штрихи-шажки-петельки?
- Подсознательно. Я отталкивалась от случайных эскизов. Скорее мои руки вели меня.
- Почему такие «женские» выставки так жестко называются – «Рисунок атакует» и «Страсть ризомы»? Агрессивность и одно из основных понятий философии постмодернизма?
- Ризома ассоциируется с запутанной корневой системой растений - мои картины ее напоминают. А «атакует» потому, что я начала готовить выставку, когда Хайфу обстреливали из Ливана. В нашей жизни очень много агрессии – и она выплескивается на картины.
- Отсюда и пружины, карандаши, металлические детали?
- Я купила все это оптом в кибуце на севере - увидела кучу металла и мое воображение взыграло. Эти пружины - живой организм, гистологический срез, клубок мыслей. Эта взаимосвязанная система и в то же время это пародия на саму себя. Я сама заведена как пружина, карандаш всегда у меня в руках. Я могу резко распрямиться, как туго закрученная пружина – во мне сидит желание развиваться, мне нужна публика, внимание, реакция коллег-художников.
- Внутреннего убеждения недостаточно? Так ли необходимо признание внешнего мира?
- Мне это очень важно. Не знаю, как для других, но мне поддержка и признание насущны. Это выводит на новую дорогу, на которой необходимо преодолевать препятствия в творчестве, идти к цели, ради которой я готова претворять самые странные свои идеи.
- К выставкам вышел каталог ваших работ с пространной статьей художницы Дроры Декель – куратором галереи в Кабри. Может ли быть понятно ваше творчество без такого предисловия? Совпадет ли резонанс? Поймает ли зритель ваши идеи в свои сети?
- Мое искусство связано не только с моей биографией, но и с историей феминистского искусства. Феминизм 2000-х годов, женский взгляд на время, пространство и скульптуру, моя судьба и желание творить. Если зритель все это учтет, то мои работы будут поняты безо всяких пояснений.
- Так что поднимем бокалы за понимание?
- И за искусство. Приходите на выставки.
Вход на выставки – бесплатный.
Выставка в кибуце Гиносар продлится до 20 марта.
В субботу, 20 февраля, в 11.30 в галерее состоится встреча с художницей.
Часы работы Центра Игаля Алона – с воскресенья по четверг и по субботам с 8.30 до 16.00, по пятницам – с 8.30 до 15.00. Телефон для справок - 04-6727700.
Часы работы галереи в Кабри - по пятницам с 10.00 до13.00 и с 19.00 до 21.00, по субботам и праздникам с 10.00 до 15.00. Справки по телефону 04-9952252.
В день закрытия выставки – в субботу, 27 февраля, в 13.00 в галерее пройдет встреча с Яэль Балабан.
Сайты в помощь:
http://e.walla.co.il/?w=/265/1639915
http://www.pyramidart.org/artists.html
http://shayaryegallery.com/
http://www.cabri.org.il
http://www.bet-alon.co.il/
Маша Хинич. Фото: Дрора Декель, Яэль Балабан
